Теперь я знаю, с каким выражением на лице человек рассматривает приземлившееся перед ним НЛО. Я наблюдала это выражение только что. Сосед со второго этажа стриг газон и весело напевал песенку о любви с каким-то очень сложным сюжетом. Чтобы узнать, случится ли в конце песенки хэппи-энд, я пошире распахнула окно. Но песня резко прервалась. Сосед со второго этажа выключил газонокосилку и с видом любопытного страуса принялся оценивать высоту травы. «Надо убрать миллиметров пять», — читалось в его глазах. И чтобы убедиться, что именно пять, а никак не десять, он присел на корточки, ловко наклонил голову под углом в 90 градусов, а рукой стал придерживать шею, желая покрепче и подольше закрепить ее в таком виртуозном положении. В момент, когда шея начала уставать, а вслед за ней выдохлась рука-помощница, прямо перед соседом со второго этажа маленьким парашютом опустился носовой платок, принадлежащий соседу с третьего этажа.
...Двор нашего трехэтажного дома достаточно большой, чтобы однажды его разделили пополам на два просторных квадрата, пригодных для сада, грядок, клумб, пикников, гамака и качелей.
Правая часть двора принадлежит соседям со второго этажа. Левая — соседу с третьего этажа.
В правой части двора ежедневно стригут траву и что-то сажают. Стоит в длинных блестящих ящиках отцвести анютиным глазкам, как их тут же сменяет пышная герань. А как только с нее опадают первые капельки-лепестки, герань заменяют на растущую дикобразом лаванду.
Заборчик у входа в правую часть двора когда-то был обычной синей сеткой. Потом вместо нее поставили деревянный — с прорезанными лобзиком сердечками. Через них красиво проникали лучи солнца, но недостаточно. И деревянный заменили на резной кованый, каждая загогулина которого похожа на свернувшуюся змею. По этим змеям до середины лета тянулся в небо виноград, а ближе к осени — кустики-лианы, похожие на миниатюрные жизнерадостные лопухи на длинных цепких ножках.
Мебель в правой половине двора недолго состояла из лавки и стола. Каждый день прибавлялся то плетёный стул, то кресло-качалка, то табуретка на гнутых ножках-башенках. Красным маком над столом полыхал огромный зонт. По вечерам его заменяли на зонт в синих звездах и с носатым месяцем в центре. А если приходили гости, вместо зонта устанавливали огромный непромокаемый навес, на концах которого на ветру нервно щебетали крошечные колокольчики.
В жару прямо на траву правой половины двора бросали подушки. В прованских розочках, в шотландскую клеточку, полосатые, как пижама старика Хоттабыча, с рюшами и крупными деревянными пуговицами по бокам. Но потом их испачкали краской — когда перекрашивали примыкающий к правой половине двора сарайчик. Сперва синей. Потом зелёной. А когда решили, что лучший цвет — кирпичный, подушки унесли и заказали для разнообразной садовой мебели одинаковые чехлы цвета ванили — с напыщенными бантами сзади. Пока сосед со второго этажа стриг газон, его жена эти банты завязывала и, пытаясь перекричать песню мужа, предлагала покрасить сарайчик в белый, потому что белый цвет — «так успокаивает!».
...А в левой части двора шла обычная жизнь левой части двора, которая не меняется с тех далеких времён, когда двор ещё не поделили пополам. По негласной, но навсегда укоренившейся традиции, сосед с третьего этажа стоял в высокой траве и, задрав голову, всматривался в листву старой яблони. Эта яблоня и трава по пояс вокруг неё — и есть двор слева, принадлежащий соседу с третьего этажа. В левую часть двора выходят нечасто и только для того, чтобы, протоптав в траве тропинку-вмятину, остановиться под яблоней и задрать голову. Ну, еще чтобы жмуриться, вставать на носочки и тянуться к яблокам. Ну, еще чтобы, не достав яблоко, вздыхать. А когда яблоки, сжалившись, падают на землю сами, сосед с третьего этажа лениво собирает их и с грохотом забрасывает в красный алюминиевый таз, который, как и он, помнит времена, когда двор ещё не разделили на правую и левую часть.
Этот таз, даже до краев наполненный яблоками, никогда не покидает левую часть двора. Возможно, задача таза эти яблоки съесть с весёлым хрумканьем, но он с ней не справляется. Яблоки грустно гниют и, красными пережив осень, а жёлто-коричневыми — зиму, испорченным вареньем вместе с потоками первой весенней грозы переливаются из таза на землю.
Но до первой весенней грозы таз не замечают. Даже когда развешивают на нижних ветках яблони флажки из выстиранных шерстяных носков, льняных кухонных полотенец и носовых платков — с коричневой каемкой и без. Флажки не исчезают во время редких снегопадов, когда на яблоне не остается листьев, а между камнями аккуратной альпийский горки, выстроенной в углу правой половины двора, красными и зелеными улыбками выступает бесстрашный к холодам кучерявый мох.
...Носовой платок соседа с третьего этажа так хотел в путешествие по правой стороне двора, что даже позволил себе не высыхать. Беспомощно он опустился на чужой идеальный газон и поразил соседа со второго этажа своей беспардонностью.
«Жена, смотри!», «Скорее зови детей!», «Может, сфотографировать, а то никто не проверит!», «Дорогой, давай держаться на расстоянии, мало ли, что можно от него ожидать!», «Не волнуйся, я справлюсь. Не зря ты кормила меня столько лет жирным борщом, после которого у меня хватит сил и смелости на сотни таких пришельцев!».
Я ждала, когда соседи со второго этажа превратят возмущенное недоумение в слова. Но нет. В полной тишине сосед со второго этажа вошёл в сарайчик, снял с крючка почти игрушечные грабельки и безжалостно проткнул ими носовой платок соседа со второго этажа. Я представила, как платок пискнул «Ой!» и даже, скорее всего, всхлипывал, пока его, нанизанным на грабли, на вытянутой руке несли в контейнер для смешанных отходов.
Вернувшись в сарайчик, сосед со второго этажа вышел из него с валиком и с канистрой белой краски. Оценивающе изучая стену сарайчика, сосед со второго этажа закатал рукава клетчатой рубашки и, приступая к покраске, обратился к жене: «После случившегося успокаивающий белый цвет нам просто необходим».