Из воспоминаний Николая Лапушкина о жизни в Новоселках
Кобыла по кличке Сабля сломала мне руку. Левую. Мне было лет тринадцать.
Лошадей в колхозе в ту пору было много, и каждая имела свой характер. Кобыла Сабля имела репутацию злой и коварной лошади. Она всегда норовила укусить или лягнуть тебя. К этому все привыкли и были с ней настороже.
В тот злополучный день от бригадира Павла Григорьевича я получил разнарядку - собрать скошенную траву на верхней опушке Большого леса. Так называется лес, в котором находилась часть нашего села Новосёлки. Село всего дворов на шестьдесят. Две улицы, разделенные небольшой речушкой, больше похожей на большой ручей, впадающей в пруд в конце села. Наша речка питается многочисленными лесными родниками.
Итак. На вершине нашего Большого леса я собирал сено на конных граблях. В грабли была запряжена Сабля. В обед, как всегда, верхом на лошади я съездил домой пообедать. Дом недалеко – до него не больше двух километров по лесной дороге. После обеда до вечера собрать все сено не успел. Работы осталось и на завтра. Припрятав конную упряжь под копной, я поехал домой верхом на Сабле.
И надо тому случиться, что за послеобеденное время в лесу упало дерево, перегородив дорогу на высоте около двух метров. Лошадь под деревом могла пройти, но не всадник.
Лошадь шла галопом. Так комфортнее ехать, когда без седла. Заставить же кобылу Саблю перейти на галоп всегда удавалось с трудом. Она вообще не любила, чтобы кто-то на ней ездил верхом, тем более, галопом.
За густой листвой я вовремя не заметил перегородившее дорогу дерево и натянул поводья, когда было уже поздно. Меня сбило стволом дерева с лошади назад. В полёте я, не имея подобных навыков, сделал в воздухе сальто и приземлился позади лошади на корточки. Благодаря этому, успел увидеть надвигающуюся опасность – летящее в мое лицо копыто лошади.
В памяти этот момент проигрывается как в режиме сильно замедленной съемки – копыто медленно приближается к моему лицу... В ситуациях, угрожающих жизни, запоминается во много раз больше деталей события, так как мозг в этот момент работает в разы быстрее, обрабатывая информацию. В данном случае - информацию о летящем в лицо копыте…
Страх быть убитым копытом лошади мгновенно обеспечил полную концентрацию мозга на источнике опасности. Уклониться не успевал, инстинктивно защитил лицо, поставив ладонь левой руки между лицом и копытом…. От удара меня отбросило назад. Через какое-то мгновение я начал осознавать, что случилось. Увидев кисть руки, сложенную вдоль предплечья, я почувствовал ужасную боль. Или сначала была боль, а потом увидел…. Лицо и голова были целы.
Сделав свое черное дело, кобыла стояла тут же. Зная характер Сабли, я уверен, что ударила она меня не из-за испуга, а злонамеренно. Бросив лошадь, я побежал домой, завывая от боли. Дома был старший брат Толя. На лошади, запряженной в телегу, он отвез меня в больницу в Верхнюю Вязовку. Там мне долго и больно выпрямляли кисть руки, фиксировали ее с помощью дощечек, накладывали марлевую повязку.
Ночь я не спал - рука очень болела, а утром увидел, что выше перевязки она стала синеть. От боли весь день не находил себе места. К вечеру мама сказала, чтобы я сходил к бабушке Наташе Агеевой, все ее звали Ноточка.
- Сходи, она заговорит тебе руку и вылечит.
Знахарское искусство Ноточке в свое время передала наша бабушка Анна Павловна – мама отца. В селе ее звали Па́влихой. Она была известной на всю округу знахаркой. К ней приезжали из соседних деревень со своими проблемами по здоровью. Умерла бабушка Па́влиха в 1955 году, когда мне было 3 года.
К Ноточке я в этот день не пошел. К тому времени я был уже пионером, и не верил ни в какие «заговоры». От боли я не спал и вторую ночь. К утру рука была синей уже выше локтя и сильно пульсировала. Видя это, мама испугалась и меня настращала: «Отвезут тебя в город в больницу, а там руку могут отрезать. Иди сейчас же к Ноточке»!
Вечером я пошел к бабушке Ноточке. Ни во дворе, ни в доме Агеевых никого из их большой семьи не было, кроме бабушки, которая, как обычно, лежала на печи. Старая была. Она любила нюхать табак, после чего громко чихала. Я сказал, зачем пришел к ней. Из-за занавески бабушка попросила меня подать небольшой мешочек с табаком, который лежал на столе в горнице.
Прочихавшись, бабушка спросила, село ли солнце.
- Солнышко еще на закате, - сказал я.
- Иди, погуляй во дворе до захода солнца. Как сядет, позовешь меня.
Я ходил по двору кругами, изнемогая от боли. Постоянно выглядывал из-за дома, чтобы увидеть медленно закатывающееся за горизонт солнце. Очень медленно! Оно не подчинялось моему желанию.
Наконец-то! Не успел погаснуть последний луч, а я уже у печки.
- Солнышко село, бабушка!
- Иди опять во двор и придешь за мной, когда увидишь, что в каком-то доме на улице напротив зажгут лампу. Электричества в селе еще не было, для освещения дома пользовались керосиновыми лампами.
Я снова во дворе и готов был делать все, что помогло бы мне опять быть здоровым. Долго высматривал глазами лампу-спасительницу в окнах домов напротив, как у нас в Новосёлках говорили, на том боку.
И вот свершилось! В доме у Морозовых, а жили они как раз напротив Агеевых, я увидел, как зажгли лампу. Бегом к печке.
- Не ошибся ли ты? Может быть, ты увидел отблеск луча заходящего солнца? Иди, посмотри получше, - огорчила меня Ноточка.
Слова, которые я сейчас пишу – это именно те слова, которые говорила бабушка Ноточка. Я их запомнил на всю жизнь, потому что эти слова продлевали мои страдания. Ведь мне уже казалось, нет, я уже был уверен, что выздоровление вот-вот наступит.
Да! Это был не отблеск луча, а настоящий свет лампы. Я смотрел на нее, забравшись на самый верх навозной кучи. Я не мог ошибаться! Мой взгляд преодолел километр расстояния, проник через окно – и я видел стол, на столе лампу, за столом тетю Зину Морозову!
Пишу подробно о долгой подготовке к лечению моей бедной руки, потому что дальше и писать мало о чем осталось.
- Помоги мне, - кряхтя и опираясь на мое здоровое плечо, бабушка кое-как слезла с печи.
Вышли мы за хозяйственные постройки, за сараи, за навозную кучу. Дальше огород спускается к речке. Напротив дом Морозовых с горящей в окне керосиновой лампой.
Она испускала свет надежды.
Бабушка стояла на полшага впереди, я – справа от нее, смотрел на лампу. Она взяла мою забинтованную руку, наклонившись, что-то шептала, касаясь губами руки. Я был в ее власти. Возможно, именно с тех пор я люблю, когда меня лечат, болеть, правда, не люблю.
- Иди домой и ложись спать, а как проснешься, рука и заживет.
Уснул я сразу и проспал до обеда следующего дня. Проснувшись, обнаружил, что рука не болела, синевы - как и не было!
Сняли «гипс», то есть дощечки, видимо, очень скоро, так как я не могу вспомнить, чтобы моя левая рука, сломанная кобылой по кличке Сабля, мешала счастливо провести очередное лето моего детства, когда мне было лет тринадцать.